Возвращение

После возвращения из эвакуации в 1944 году в город Херсон нам вернули довоенную квартиру вблизи железнодорожного депо.

Мой Отец до войны был железнодорожником, в первые дни войны он ушёл на фронт.

Когда мы, моя Мама, я и трёхлетний братишка Сашенька, первый раз вошли в пустую квартиру, то остолбенели, потому что по всему полу были разбросаны немецкие листовки.

В эвакуации я уже училась в четвёртом классе и сама смогла прочесть, что написано в этих листовках по-русски: «Кто не выдаст полиции коммунистов и жидов – расстрел на месте».

Соседи рассказали, что в нашей квартире все годы оккупации жил полицай из местных жителей. Очевидно, он знал, что мой отец был коммунистом, и поэтому оставил нам такой гнусный «подарок».

Электрического света не было, вечерами жгли лучину, а затем достали керосиновую лампу. От ближайшей школы, куда меня записали родители, осталось после бомбёжек несколько классов, поэтому мы учились в две смены, младшие классы с утра, а старшие – после обеда.

В школе писали в самодельных тетрадях, сшитых из старых плакатов или между строчками найденных брошюр и разорванных книг.

Помню, какое счастье я испытала, когда наша родственница прислала для меня из Одессы несколько настоящих тетрадей, я с такой любовью, так старалась в них писать - как можно более красиво!

После окончания войны школы разделили на женские и мужские. Десятилетку я окончила в женской школе, причём, в девятом и десятом классах надо было платить за обучение, и это взяла на себя бездетная тётя Зина, папина сестра, жившая в Одессе.

Она же оплачивала первые два курса, по 150 рублей за полгода, когда я поступила после окончания школы на физико-математический факультет пединститута в Херсоне. На третьем курсе оплату обучения в старших классах школ и в вузах отменили, образование стало полностью бесплатным.

Вдоль железнодорожных путей, ведущих к депо, валялось много брошенной мебели и оборудования от немецкого поезда-госпиталя.

И мы с Мамой притащили оттуда пару топчанов и кресел. Но однажды мой маленький братишка чуть там не погиб.

Вдалеке от него мальчишки разбирали немецкие госпитальные завалы, и вдруг взорвалась подложенная под мебелью мина.

Ребята погибли, а на ногу 4-летнему Сашеньки упал осколок и оторвал на ножке два пальца.

Помню полуразрушенную больницу, куда его привезли. Разбитые окна закрыты фанерой и досками, февральский холод в палате, такой, что все больные лежали в зимних пальто и шапках на матрацах без простыней, а на них ворохи всякой домашней одежды для утепления.

Я носила братишке из дома еду и целый день ухаживала за ним. Бедненький, как он мучился…

Несколько слов о том, как мы питались. Хлеб получали по карточкам. В конце лета мы с другими детьми ходили по полям, где уже сжали пшеницу, и собирали оставшиеся колоски, высушивали, перетирали, и пшеничные зёрна перемалывали в крупу самодельной крупомолкой, из которой Мама варила затируху. А из высушенной и перемолотой кукурузы получался вкусный малай.

Вскапывали огород и сажали картошку, я всё лето сапкой между картофельными кустами полола сорняки, кроме кустов паслёна, ягодки которого я с удовольствием ела.

Уже после войны, когда появилась в продаже мука, делали самодельную лапшу, которую и я научилась делать: замесить тесто, раскатать его скалкой, нарезать тонкими полосками и высушить.

Но самое яркое воспоминание у меня сохранилось от того времени, когда наш Отец после окончания войны вернулся домой.

Был он высокий, стройный, красивый, но с совершенно белой - седой - головой. И теперь, когда я сама уже в годах, я мучаюсь: что же пережил в годы войны мой отец, если в 36 лет он был весь седой?

Почему же я, дура этакая, никогда не записывала его воспоминания? Почему, почему?

Однажды к дверям дома подкатила грузовая машина. Отец откинул задний борт, и мы увидели - она была полна арбузами. Их было столько, что полы двух комнат нашей квартиры были заполнены ими, и оставалась только узкая дорожка из комнаты в комнату. Запах и вкус этих сладких арбузов, которые мы ели когда хотели и сколько хотели, я помню до сих пор. И поэтому обожаю арбузы всю свою жизнь.

Отчётливо помню День Победы. Мне было уже 12. Это был яркий, солнечный весенний день. Громкоговоритель на столбе возле ещё разрушенного вокзала гремел маршами. Левитан читал сообщения о подписании капитуляции Германии.

Я впервые видела толпы сияющих радостью людей. Запомнилось навсегда сильное чувство распиравшего меня счастья, всеобщей радости, хотя я мало понимала, что это за капитуляция такая.

Апогей счастья в этот день был, когда знакомые девчонки прибежали и сказали, что сегодня пускают в честь праздника в единственный работающий кинотеатр всех желающих бесплатно. И мы, радостные, мчались по улицам к кинотеатру, где застали толпу взрослых и детей.

Летом 1946 года родилась моя сестра Верочка. Она была такая крохотная, что размер её стопочки - от пальчиков до пяточки, был такой же, как мой средний палец.

И потом я каждый месяц измеряла стопочку Верочки, пока она не стала как моя ладонь.

Я так полюбила мою сестричку, эту живую куколку, такую красивую и спокойную, что сильно плакала, когда Мама и Папа решили меня отправить на летние школьные каникулы в Одессу, к тёте Зине.

Пока мы помним…

Когда я приехала к тёте Зине, то первое, что меня поразило – куриный бульон с крылышком на первое и гречневая каша на второе.

Я до тех пор вдыхала, принюхивалась к совершенно волшебному запаху бульона, что он остыл и только тогда я его попробовала.

А крылышко! Это было нечто такое вкусное, я столько возилась и облизывала его косточки, что тётя принесла мне ещё одно крылышко. Когда тётя Зина подала на стол гречневую кашу, сверх которой торчал кусок сливочного масла, то я спросила у неё – что это такое. И я до сих пор помню этот первый обед у тёти Зины.

Мне шёл уже 14 год, поэтому, очевидно, моя дорогая тётя всерьёз взялась за моё воспитание. Ею овладела мысль, что я у моих коммунистических родителей выросла, как трава у дороги, без всякого воспитания.

Она учила меня - как вести себя за столом, в какой руке держать вилку и нож, не есть виноград вместе с косточками, не взгромождать локти на стол, не разговаривать с полным ртом.

Как сейчас, помню её наставления – когда сидишь, не расставляй ноги широко, держи коленки вместе; при ходьбе не надо топать ногами, ходи легко, колени не сгибай, ступни не поворачивай носками внутрь. Посмотри, как легко варится куриный бульон с фрикадельками, будешь мужа и детей вкусно кормить.

Видишь, совсем нетрудно вяжется спицами лицевая и изнаночная петля, провяжи пару рядов, а потом я тебе покажу, как вязать крючком. Когда-нибудь свяжешь своему малышу пинетки или шапочку.

Сейчас уже не помню, было ли это на школьных каникулах 48-49 годов, или после поступления в институт, но запомнился на всю жизнь такой способ её воспитания – поход в оперу.

В одно из воскресений мы поехали на вечерний спектакль – оперу Леонковалло «Паяцы» в красивый Одесский театр оперы и балета.

Наши места были в партере. Еще по дороге тётя мне сказала, чтобы я хорошенько рассмотрела перед началом и в антрактах, а потом мы обсудим - как сегодня одеты, причёсаны, обуты, как используют косметику и как ведут себя иностранные дамы из консульств, которые обычно посещают оперу по воскресным дням.

Да, это было зрелище! Было на что посмотреть! С большим вкусом, красиво одетые, выхоленные, улыбающиеся дамы и их подтянутые сопровождающие мужчины. И всё это на фоне чудного, прекрасного театрального зала и нескольких этажей лож и галёрки.

Помню моё восхищение окружающей красотой, прямо дух захватывало, ничего подобного я ещё никогда не видела.

Но вот заиграл оркестр, из-за занавеса вышел горбун, одетый в клоунский костюм, и начал петь о том, что артисты такие же люди, как и все, тоже зарабатывают на свой кусок хлеба, любят, ревнуют и тяжело переживают измену и предательство.

Поднялся занавес и мы увидали наскоро сколоченную сцену прямо у дороги, на скамьях сидели зрители – жители ближайшей деревни.

И на сцене, и в реальной жизни происходит одно и то же событие: артистка Недда (в спектакле – Коломбина) изменяет своему мужу артисту Канио (в спектакле – Паяц) с деревенским парнем – Сильвио. Муж Канио-Паяц узнаёт об этом, поёт знаменитую печальную арию: «Смейся, Паяц, над разбитой любовью…». И его хохот переходит в рыдание.

«Вот до чего доводит мужа неверная жена, видишь, он бросается на неё с ножом… - шепчет сбоку мне в ухо тётя Зина, - запомни, все мужья ревнивы, не прощают измены, и тогда они очень опасны…

Потом происходит что-то страшное. Этот Канио-Паяц совершенно теряет рассудок от ревности и к концу оперы убивает и жену, и любовника, вся сцена в крови, люди на сцене в испуге кричат и разбегаются. И под конец опять звучит мелодия арии: Смейся, Паяц, над разбитой любовью…

Я никак не могла опомниться после увиденного и думала: и это называется любовью? Зачем убивать? Какое страшное чувство – ревность…

А тётя в трамвае, когда мы ехали на Молдаванку, всю дорогу внушала мне:

Брак – это лотерея, даже при большой любви – не знаешь, кого ты берёшь в мужья. Разное воспитание – разные характеры. Но при всём этом умная женщина создаст свой дом, где её мужу и детям хорошо, где все любят друг друга, а дура своими руками его разрушит, детей озлобит, сама останется в одиночестве и вечной тоске.

И я за тётей мысленно повторяла: умная – создаст свой дом, дура своими руками разрушит его… Останется в одиночестве и вечной тоске.

Семья наша жила все послевоенные годы очень скромно.

Мою Маму ещё в годы гражданской войны, после смерти родителей, 11 старших братьев и сёстёр, её – двенадцатую по счёту, в 6-летнем возрасте отдали в детдом.

Никто из них не смог взять её к себе. В 18 лет из детдома её направили ученицей в типографию, где, работая наборщицей, она получила профессиональное заболевание – отравление свинцом и всю жизнь сильно кашляла.

Её уволили из типографии без всякой материальной помощи, и она осталась без профессии. Когда она ушла впоследствии на заслуженный отдых, то её пенсия составляла 54 рубля. Отец мой тоже был типограф и там они встретились и поженились.

Какую тяжёлую жизнь прожила моя Мама! Детдом, где в начале 20-х годов дети бегали в лохмотьях, босиком, вечно голодные. Потом голод в Украине в 30-е годы, затем война, когда совсем ещё молодая Мама – в 27 лет, спасла нас от верной гибели, меня и моего братишку, рождённого за три месяца до начала войны.

Она вывезла нас из Херсона, пройдя ужасающий путь эвакуации, а после всего этого – разруха и снова голод после возвращения в родной город. А какие страдания пришлось пережить Маме, когда она узнавала, что 4 её брата погибли на фронтах, а две сестры - как еврейки, погибли вместе с детьми в фашистских гетто. И среди всего этого – родить и вырастить трёх детей!

Часто, через многие годы и десятилетия, уже имея собственных детей, а потом и внуков, я спрашивала себя, спрашивала брата Александра и сестру Верочку - как наша Мама в одиночку, такая молоденькая, ещё неопытная, без помощи и поддержки, смогла столько вынести и пережить во время войны и после неё? Мама! Мама, откуда ты брала силы, стойкость, мужество, чтобы выдержать всё это?

Дорогие наши родители! Вы совершенно не были избалованы жизнью. Вы не знали курортов, туристских маршрутов, ресторанов, театров и концертов. Отпуск использовался для ухода за огородом, добычи дров и угля для плиты, на которой готовилась еда, а в дальнейшем – на добычу керосина для примуса или керогаза, в лучшем случае отпуск использовался для поездки к родным. Что вы лично для себя познали и повидали в своей жизни хорошего, кроме того, что вырастили и воспитали честных и порядочных детей?

Но вопросы – к сожалению, запоздали.

В тяжелейшие времена им пришлось прожить свою жизнь.

Пока мы, ваши дети, вас помним и любим, вы с нами, вы живы!