Ну... Что вам сказать?
Вступление
Впервые эта статья была опубликована при жизни автора книги \"Ну... Что вам сказать?\".
Но в сентябре 2011 года после продолжительной болезни Ефим Певзнер ушел из жизни...
Ефим Певзнер – необычный человек с интересной судьбой, испытывающей его на прочность от рождения и до сегодняшних дней. И судьба, скорее, не ломала его, а воспитывала, укрепляя волю, устраняя иллюзии, создавая Большого Человека.
Он, как и миллионы советских людей, не стал «героем труда», и хотя всю жизнь трудился и воспитал двух замечательных детей, не снискал славу выдающегося адвоката и педагога.
Ефим Певзнер родился в 1920 году в еврейском местечке Бабиновичи в Белоруссии. После окончания семилетней школы, в 15-летнем возрасте переехал к старшей сестре в Свердловск, где окончил железнодорожный техникум и был призван в армию.
Война... Ефим прошел по всем ее дорогам и вернулся в Свердловск. Затем Юридический институт и многолетняя адвокатская практика – вплоть до репатриации в Израиль в 1973 году.
И можно с уверенностью сказать – тем, кто общался с Ефимом - этим удивительным человеком и его супругой Ниной Яровой, повезло - они имели возможность наслаждаться его остроумием, неиссякаемым юмором, добротой - в улыбке, взгляде, словах.
Ефим был легкий в общении человек, оптимист, жизнелюб – в последние годы ему выпало множество испытаний, таких, что даже врачи изумлялись – за счет чего, каких жизненных сил он их преодолевает!
Думается - благодаря своей отзывчивости, любви к людям, в которых всегда находил доброе начало. По-видимому, жизнь платила ему по обязательствам – он никогда не уклонялся ни от каких трудностей, не обходил, а преодолевал их, помогая людям, честно трудился, воспитывал детей...
Все это можно было увидеть на юбилее адвоката Ефима Певзнера, когда его родные, друзья, знакомые горячо аплодировали 90-летнему итогу его жизни.
Ефим Певзнер оказался еще и наблюдательным человеком: в повести «Ну... Что вам сказать?» он сказал о многом – что наблюдал и пережил, о горечи потерь, о неудавшемся, о том, чем гордится, о чем сожалеет, и даже о том, что видит сквозь пелену будущего...
С любовью и бесконечным уважением к Вам...
Борис Гельфенбуйм
Отрывки из повести Ефима Певзнера «Ну... Что вам сказать?»
Быть предпоследним ребенком в бедной еврейской семье, да еще беднейшего местечка – не самый лучший выход. Казалось бы, я уже десятый, и вместо того, чтобы воздержаться, не прошло и года, как появилась одиннадцатая. На мою беду...
Вам надо рассказывать, что значит быть «миженком» (последним) в еврейской семье? Это сказка. Тебе все - внимание, питание, уход, комплименты - все, что душе угодно.
Так мне довелось блаженствовать меньше года и передать эстафету новенькой. И на что им нужна была еще одна? По их благосостоянию они могли остановиться на втором, а еще лучше было бы вообще не начинать. Короче говоря, она лишила меня всех благ, обобрала меня, и с тех пор начались все мои цорес. Может быть, она и не виновата, но даже пол-имени у меня отобрала. Представьте - меня звали Хаче, а ее – Хаше.
Если Вам все по правде рассказать, так и не найдешь виновного. У моей бабушки Хаши, царство ей небесное, было 14 детей, у них - по 10-12 детей, итого - 140 внуков. И когда она, совсем еще не старая, с радостью ушла от этой «жизни» в мир иной, народилось еще 14-15 внуков, а у евреев ведь дают имена по умершим. Вот и стали раздирать эту бедную Хаше на части. Попробуй из одной Хаше сделать 15 имен и соблюсти разнообразие.
........
Моя мама по природе была очень живой, талантливейшей мамой, и мы ее очень любили. Горе и нужда гнули ее, как только могли. Я ее помню седой, без зубов, с подорванным здоровьем. Мама – представитель блуждающих звезд, о которых много написано. У примитивного деда и такой же бабушки было почему-то только трое детей. Первая – Ханабейля, которая пошла в родителей, вторая – мама, это без преувеличения – звезда. Она умела писать только на идиш, но была прирожденной талантливой артисткой, не уступавшей самому Райкину. При надлежащем настроении мама перевоплощалась и копировала любого придурка, заику, общественного и религиозного деятеля – кого угодно, и так тонко, искусно и мастерски, что, не видя ее, никто не верил, что это не оригинал. А когда она приезжала в Витебск, все родственники и знакомые отменяли все возможные мероприятия, узнавали, где мама остановилась, и атаковали этот дом.
Ее заставляли выступать, порою, по два-три раза. Она пользовалась в Витебске колоссальным успехом. Это был еврейский город, где все друг друга знали, и разговорный язык был идиш. Ее одаривали, кто чем мог. Мамин брат Хаим с 3-х лет часами сидел около слепого скрипача, игравшего на улице. Сделал самодельную скрипку и стал играть все, что играл слепой. Один раз ему показали ноты, и к 12 годам он исполнял все, что угодно, да так, что под его окном всегда была толпа.
........
Наша семья от нужды и безысходности разбрелась по всему свету. Кто в Витебск, кто – в Богушевск, кто – в Ленинград, а кто – в Свердловск. При доме остались я и мижинка Хаше. И вдруг моего отца сажают в тюрьму и требуют от него золото. Как вам это нравится? Он - торговец и лишенец, и должен отдать все свои золотые запасы. Обыскивали дом, все перетрясли, но что они могли найти, кроме полуживой коровы и подыхающей без корма клячи? А его держат и только твердят - отдай золото, живым не выйдешь.
А дома тучи еще больше сгущались. Голод нас душил, мама превратилась в тень. Жили мы на литре молока от коровы и кое-где накапывали картошку на суп. Отец сумел с кем-то послать записку: «Продавайте все и выживайте». Пока еще была трава, мы не решались продавать скот. И тогда мама решила пойти в Любавичи к старшей сестре Ханебейле за помощью. Это 30 или больше верст по деревням и пустырям. Сестренку мы оставили под присмотром соседей, и отправились в путь с какими-то двумя котомками.
Вышли рано утром, были, конечно, голодные, но шли, шли и шли. До этого мой рекорд ходьбы был 5 км. Дошли мы до одной деревни, мама что-то дала хозяйке, и они нам дали по краюхе хлеба, почему-то без соли, но такого вкусного, что трудно себе представить. Съели мы его, запили водой из колодца и дальше в путь. Несколько раз на нас нападали деревенские собаки, но, обозрев нас, оставляли в покое - мол, что с них взять.
........
Все жили, как на вулкане: евреям находили старые грехи и требовали золото, крестьян давила коллективизация. Доносы сыпались, как из рога изобилия. Папа был арестован по списку, составленному его племянницей Ханой – секретарем сельсовета. Все местечко окуталось в траур. Не стало дачников, закрылись частные лавки. В Нардоме - заседания и собрания. Торжествовали только негодяи, лодыри и пьяницы.
........
...На очереди встал вопрос о моей учебе. Во-первых, я – лишенец, сын «торговца», во-вторых, с моим-то языком - как я сам сдам экзамен? Перебрали все техникумы, и я остановился на железнодорожном (видимо, очаровал меня паровоз). Но главное - два раза в год бесплатный билет. Можно уехать домой и раз – в Ленинград, к сестре – это же мечта. Хорошо, что в этот техникум поступает деревенщина - может, и я со своим языком пройду?
........
По возвращении в Свердловск мне пришлось познакомиться с целой плеядой еврейской молодежи – перебежчиками из Польши. Их задору, энтузиазму, юмору и находчивости можно было позавидовать. Все они были прекрасные мастеровые: портные, закройщики, сапожники, краснодеревщики, парикмахеры. Но главное - стремились к учебе. Они прослышали о грандиозной стройке коммунизма и бежали, рискуя жизнью, из безработной Польши, чтобы строить новую счастливую жизнь. Недалеко от Свердловска вырос эмигрантский городок, где осело около 2-х тысяч молодых евреев. Многие устроились в Свердловске. За одного из них вышла замуж моя сестра, и жизнь, казалось бы, налаживается.
Надвигался страшный 37-й год. В одну ночь все они были арестованы. Может быть, один-два изувеченные, искалеченные, еле живые - вышли из тюрьмы. Сестра осталась с ребенком, который так никогда не увидел своего отца. Зато всегда чувствовала – дочь врага народа.
...Диплом я все же получил, правда, тут же меня призвали в армию. Целый товарняк пульманов с новобранцами холодной осенью полз на Дальний Восток. В каждом вагоне 3-этажные нары по обеим сторонам и буржуйка в центре, которая топилась круглые сутки углем. Ни воды, ни туалета, ни света... Кормили на некоторых станциях раз или два в день. И так 17 суток. Привезли нас в Приморский край - сопки, холода, снега и метели.
........
В нашем батальоне было три еврея, и мы часто совещались. Все мы приобрели трофейные пистолеты с патронами и договорились, что в плен мы не идем, последний патрон - для себя. И с этой мыслью я жил до конца войны. В эту ночь, в самом деле, мы слышали страшный гул моторов и даже видели их прожекторы, но, видимо, «испугались» нашего батальона с лопатами и бутылками и свернули в сторону. Генеральное сражение, таким образом, не состоялось. Скудные наши запасы были на исходе, и нам было дано указание пополнять их, кто чем может. Но не грабежами. Немец все время бомбил и обстреливал нас, и мы ели убитый и раненый скот, копали колхозную картошку и пили минеральную воду.
........
Зам командира по строевой был майор Сабельский – интеллигентный москвич и еврей. Начальник штаба – горячий еврей Каплун, начальник химчасти – москвич Аркаша Рохлин, начальник артснабжения – Мишка Хейфец из Одессы, в общем, почти миньян. Но командиром полка был малограмотный пьяница и бабник Радченко, в звании подполковника. Он был антисемитом, но хитрым - знал, что евреи не пьяницы, умные и тянут все хозяйство - на гражданке и на фронте проявили себя с лучшей стороны...
........
Потери мы несли страшные, после одного сражения в сильный мороз привезли гору трупов высотой в три метра. Притом, они уже успели замерзнуть и некоторые лежали нагие... Подошел ближе и увидел: каждый второй – мой друг и приятель, каждый третий – интеллигентный парень. Наш полк был небольшой: несколько десятков солдат, большая половина – офицеры. Минный обстрел не прекращался, и если все прятались в землянках и траншеях, то я со своей командой должен был дежурить на своем складе горючего на случай пожара. Я уже так освоил полет мин, что по свисту отгадывал место падения. Мы сидели в окопе, и я говорил: наша, не наша.
........
Думал, думал и надумал учиться. В технический вуз экзамен мне не сдать: все забыл. В медицинский – долго учиться, да и нищенская зарплата. И пошел в юридический - сдал экзамены и стал студентом. Стипендия мизерная, нужда жала. правда, жала всех, и от этого было как будто легче. С огромными трудностями где-то в коридоре пристроили крошечную комнатушку, но была надежда когда-нибудь получить квартиру, так как старшая сестра стояла на очереди. Продали корову и стали откармливать свиней, чтобы как-то прожить большой семье.
........
Комиссия по распределению назначила меня в спецпрокуратуру - как фронтовика. Это где-то на Колыме, и работать надо было с заключенными, которым терять нечего. Я ворвался в кабинет, меня трясло. Четыре года я был под бомбежкой, пулями и снарядами. Остался жив, так вы хотите, чтобы меня бандиты задушили? Посылайте молодых, кто еще не нюхал пороха. Все оторопели и спрашивают: «Что же вы хотите»? «Адвокатуру». «Но в Свердловске и области мест нет» – отвечают мне. «Тогда куда угодно». Я был направлен в Читинскую область, а там – на стажировку к адвокату Грудинскому в Нерчинск – бывшее в те времена местом ссылки.
Познакомились, посидели, немного - в меру - выпили, и он мне поведал некоторые истины.
Ты умный парень, и запомни - умным адвокатом не надо быть, тебя никто не слушает, с тобой никто не считается, и ты никому не нужен. Если быдло приходит иногда, так они ровным счетом ничего не понимают. Вот Левка Пилявин умный, принципиальный и хороший адвокат. Ты думаешь ему хорошо? Милиция за ним следит, ОБХСС – еще больше, прокуратура и КГБ свирепствуют. Телефон у него прослушивается, письма вскрываются. Он больше болеет, чем работает, и влачит скудное существование. Говори что надо в суде - но не заговаривайся. Вот у меня сотни вырезок: что сказали Ленин, Сталин, Маркс, Энгельс, Ежов и вся остальная братия. Бери в любой процесс и цитируй. К месту, не к месту – не имеет значения. Во-первых, тебя никто не слушает, во-вторых, кто осмелится сказать, что Сталин или Дзержинский сказали не к месту, ведь это будет его последнее слово. Боже упаси, не трогай Троцкого, Рыкова, Бухарина, даже с плохой стороны. Тебя же не слушают, а потом докажи, что ты не осел.
........
С трудом я устроился в коллегию адвокатов вблизи от Свердловска. Евреи-адвокаты были лучшими в коллегии, и пользовались заслуженным авторитетом. Были, правда, старики-подхалимы, но они не делали погоду. Мне уже перевалило за 30, и я стал задумываться о семье, хотелось иметь детей. Беда была в том, что я был неравнодушен к красоте. Это мне и испортило жизнь.
........
Наступил 1971 год, и еврейская молодежь Свердловска зашевелилась. Среди них были активисты, выжидающие и внедренные - КГБ не дремлет. Среди активистов был и мой близкий родственник. Начались увольнения, запугивания и аресты. Ребята искали помощи, метались к адвокатам-евреям, но последние поняли, что с КГБ не воюют, и тут же умывали руки. Я тоже не лез ни в один процесс, не считая ребят надежными. Советовал им кое-что (какого русского адвоката взять, к кому обратиться), и тут же оказался на крючке у КГБ.
У меня душа еврейская, и я любил Израиль, до полуночи искал «Голос Израиля», но сионистом себя не считал и к отъезду не был готов, Без языка, в среднем возрасте, с малыми детьми, при моей профессии - мог ли я репатриироваться? Тем не менее, я был активным сочувствующим, и со всей семьей был на проводах своих родственников, где некоторые «активисты» усиленно щелкали фотоаппаратами.
........
Получил вызов, и с большими трудностями и скандалами прибыл с семьей в Израиль...
После ульпана получили амидаровскую квартиру, и в это время грянула война Йом Кипур. Пособие кончилось, работы нет (все на фронте), и жить не на что. Пошел продавать самовары, простыни, миксер – и на эти деньги купить продукты. Работал, где попало: белил квартиры, врезал замки, делал все виды ремонта. Наконец, устроился разнорабочим (с моим ивритом) на «махтишим». Опять проблема с именем: «Что это за «гойское» имя – Ефим, с сегодняшнего дня ты – Хаим» – заявил мне начальник цеха. Через полчаса я, находясь в середине длинного цеха, ему понадобился. И вот по цепочке – один другому - Хаим, Хаим, Хаим. Доходит до меня, и я тоже - Хаим, и раздается общий смех, ведь они не знают, что я только полчаса Хаим. Работал в три смены и в противогазе. Было нелегко.
Некоторые из нынешней волны считают, что 20 лет тому назад была абсорбция люкс. Для кого как, для меня – нет. Не было лишь проблем с квартирой, но была с работой – тех, кому больше 40, не принимали никуда, кроме частника. Или была возможность стать ацмаи - открыть свое дело. Пособия по безработице без отработанного стажа в те времена не было. Нас также не любили румыны и кварталы нищеты, коверкали машины с белыми номерами, и только говорили, что жили в палатках. В общем, закон отторжения действовал во все времена. Мы русского слова не слышали ни по телевизору, ни по радио. А иврит шел туго.
........
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел сказать...
Впервые эта статья была опубликована при жизни автора книги \"Ну... Что вам сказать?\".
Но в сентябре 2011 года после продолжительной болезни Ефим Певзнер ушел из жизни...
Ефим Певзнер – необычный человек с интересной судьбой, испытывающей его на прочность от рождения и до сегодняшних дней. И судьба, скорее, не ломала его, а воспитывала, укрепляя волю, устраняя иллюзии, создавая Большого Человека.
Он, как и миллионы советских людей, не стал «героем труда», и хотя всю жизнь трудился и воспитал двух замечательных детей, не снискал славу выдающегося адвоката и педагога.
Ефим Певзнер родился в 1920 году в еврейском местечке Бабиновичи в Белоруссии. После окончания семилетней школы, в 15-летнем возрасте переехал к старшей сестре в Свердловск, где окончил железнодорожный техникум и был призван в армию.
Война... Ефим прошел по всем ее дорогам и вернулся в Свердловск. Затем Юридический институт и многолетняя адвокатская практика – вплоть до репатриации в Израиль в 1973 году.
И можно с уверенностью сказать – тем, кто общался с Ефимом - этим удивительным человеком и его супругой Ниной Яровой, повезло - они имели возможность наслаждаться его остроумием, неиссякаемым юмором, добротой - в улыбке, взгляде, словах.
Ефим был легкий в общении человек, оптимист, жизнелюб – в последние годы ему выпало множество испытаний, таких, что даже врачи изумлялись – за счет чего, каких жизненных сил он их преодолевает!
Думается - благодаря своей отзывчивости, любви к людям, в которых всегда находил доброе начало. По-видимому, жизнь платила ему по обязательствам – он никогда не уклонялся ни от каких трудностей, не обходил, а преодолевал их, помогая людям, честно трудился, воспитывал детей...
Все это можно было увидеть на юбилее адвоката Ефима Певзнера, когда его родные, друзья, знакомые горячо аплодировали 90-летнему итогу его жизни.
Ефим Певзнер оказался еще и наблюдательным человеком: в повести «Ну... Что вам сказать?» он сказал о многом – что наблюдал и пережил, о горечи потерь, о неудавшемся, о том, чем гордится, о чем сожалеет, и даже о том, что видит сквозь пелену будущего...
С любовью и бесконечным уважением к Вам...
Борис Гельфенбуйм
Отрывки из повести Ефима Певзнера «Ну... Что вам сказать?»
Быть предпоследним ребенком в бедной еврейской семье, да еще беднейшего местечка – не самый лучший выход. Казалось бы, я уже десятый, и вместо того, чтобы воздержаться, не прошло и года, как появилась одиннадцатая. На мою беду...
Вам надо рассказывать, что значит быть «миженком» (последним) в еврейской семье? Это сказка. Тебе все - внимание, питание, уход, комплименты - все, что душе угодно.
Так мне довелось блаженствовать меньше года и передать эстафету новенькой. И на что им нужна была еще одна? По их благосостоянию они могли остановиться на втором, а еще лучше было бы вообще не начинать. Короче говоря, она лишила меня всех благ, обобрала меня, и с тех пор начались все мои цорес. Может быть, она и не виновата, но даже пол-имени у меня отобрала. Представьте - меня звали Хаче, а ее – Хаше.
Если Вам все по правде рассказать, так и не найдешь виновного. У моей бабушки Хаши, царство ей небесное, было 14 детей, у них - по 10-12 детей, итого - 140 внуков. И когда она, совсем еще не старая, с радостью ушла от этой «жизни» в мир иной, народилось еще 14-15 внуков, а у евреев ведь дают имена по умершим. Вот и стали раздирать эту бедную Хаше на части. Попробуй из одной Хаше сделать 15 имен и соблюсти разнообразие.
........
Моя мама по природе была очень живой, талантливейшей мамой, и мы ее очень любили. Горе и нужда гнули ее, как только могли. Я ее помню седой, без зубов, с подорванным здоровьем. Мама – представитель блуждающих звезд, о которых много написано. У примитивного деда и такой же бабушки было почему-то только трое детей. Первая – Ханабейля, которая пошла в родителей, вторая – мама, это без преувеличения – звезда. Она умела писать только на идиш, но была прирожденной талантливой артисткой, не уступавшей самому Райкину. При надлежащем настроении мама перевоплощалась и копировала любого придурка, заику, общественного и религиозного деятеля – кого угодно, и так тонко, искусно и мастерски, что, не видя ее, никто не верил, что это не оригинал. А когда она приезжала в Витебск, все родственники и знакомые отменяли все возможные мероприятия, узнавали, где мама остановилась, и атаковали этот дом.
Ее заставляли выступать, порою, по два-три раза. Она пользовалась в Витебске колоссальным успехом. Это был еврейский город, где все друг друга знали, и разговорный язык был идиш. Ее одаривали, кто чем мог. Мамин брат Хаим с 3-х лет часами сидел около слепого скрипача, игравшего на улице. Сделал самодельную скрипку и стал играть все, что играл слепой. Один раз ему показали ноты, и к 12 годам он исполнял все, что угодно, да так, что под его окном всегда была толпа.
........
Наша семья от нужды и безысходности разбрелась по всему свету. Кто в Витебск, кто – в Богушевск, кто – в Ленинград, а кто – в Свердловск. При доме остались я и мижинка Хаше. И вдруг моего отца сажают в тюрьму и требуют от него золото. Как вам это нравится? Он - торговец и лишенец, и должен отдать все свои золотые запасы. Обыскивали дом, все перетрясли, но что они могли найти, кроме полуживой коровы и подыхающей без корма клячи? А его держат и только твердят - отдай золото, живым не выйдешь.
А дома тучи еще больше сгущались. Голод нас душил, мама превратилась в тень. Жили мы на литре молока от коровы и кое-где накапывали картошку на суп. Отец сумел с кем-то послать записку: «Продавайте все и выживайте». Пока еще была трава, мы не решались продавать скот. И тогда мама решила пойти в Любавичи к старшей сестре Ханебейле за помощью. Это 30 или больше верст по деревням и пустырям. Сестренку мы оставили под присмотром соседей, и отправились в путь с какими-то двумя котомками.
Вышли рано утром, были, конечно, голодные, но шли, шли и шли. До этого мой рекорд ходьбы был 5 км. Дошли мы до одной деревни, мама что-то дала хозяйке, и они нам дали по краюхе хлеба, почему-то без соли, но такого вкусного, что трудно себе представить. Съели мы его, запили водой из колодца и дальше в путь. Несколько раз на нас нападали деревенские собаки, но, обозрев нас, оставляли в покое - мол, что с них взять.
........
Все жили, как на вулкане: евреям находили старые грехи и требовали золото, крестьян давила коллективизация. Доносы сыпались, как из рога изобилия. Папа был арестован по списку, составленному его племянницей Ханой – секретарем сельсовета. Все местечко окуталось в траур. Не стало дачников, закрылись частные лавки. В Нардоме - заседания и собрания. Торжествовали только негодяи, лодыри и пьяницы.
........
...На очереди встал вопрос о моей учебе. Во-первых, я – лишенец, сын «торговца», во-вторых, с моим-то языком - как я сам сдам экзамен? Перебрали все техникумы, и я остановился на железнодорожном (видимо, очаровал меня паровоз). Но главное - два раза в год бесплатный билет. Можно уехать домой и раз – в Ленинград, к сестре – это же мечта. Хорошо, что в этот техникум поступает деревенщина - может, и я со своим языком пройду?
........
По возвращении в Свердловск мне пришлось познакомиться с целой плеядой еврейской молодежи – перебежчиками из Польши. Их задору, энтузиазму, юмору и находчивости можно было позавидовать. Все они были прекрасные мастеровые: портные, закройщики, сапожники, краснодеревщики, парикмахеры. Но главное - стремились к учебе. Они прослышали о грандиозной стройке коммунизма и бежали, рискуя жизнью, из безработной Польши, чтобы строить новую счастливую жизнь. Недалеко от Свердловска вырос эмигрантский городок, где осело около 2-х тысяч молодых евреев. Многие устроились в Свердловске. За одного из них вышла замуж моя сестра, и жизнь, казалось бы, налаживается.
Надвигался страшный 37-й год. В одну ночь все они были арестованы. Может быть, один-два изувеченные, искалеченные, еле живые - вышли из тюрьмы. Сестра осталась с ребенком, который так никогда не увидел своего отца. Зато всегда чувствовала – дочь врага народа.
...Диплом я все же получил, правда, тут же меня призвали в армию. Целый товарняк пульманов с новобранцами холодной осенью полз на Дальний Восток. В каждом вагоне 3-этажные нары по обеим сторонам и буржуйка в центре, которая топилась круглые сутки углем. Ни воды, ни туалета, ни света... Кормили на некоторых станциях раз или два в день. И так 17 суток. Привезли нас в Приморский край - сопки, холода, снега и метели.
........
В нашем батальоне было три еврея, и мы часто совещались. Все мы приобрели трофейные пистолеты с патронами и договорились, что в плен мы не идем, последний патрон - для себя. И с этой мыслью я жил до конца войны. В эту ночь, в самом деле, мы слышали страшный гул моторов и даже видели их прожекторы, но, видимо, «испугались» нашего батальона с лопатами и бутылками и свернули в сторону. Генеральное сражение, таким образом, не состоялось. Скудные наши запасы были на исходе, и нам было дано указание пополнять их, кто чем может. Но не грабежами. Немец все время бомбил и обстреливал нас, и мы ели убитый и раненый скот, копали колхозную картошку и пили минеральную воду.
........
Зам командира по строевой был майор Сабельский – интеллигентный москвич и еврей. Начальник штаба – горячий еврей Каплун, начальник химчасти – москвич Аркаша Рохлин, начальник артснабжения – Мишка Хейфец из Одессы, в общем, почти миньян. Но командиром полка был малограмотный пьяница и бабник Радченко, в звании подполковника. Он был антисемитом, но хитрым - знал, что евреи не пьяницы, умные и тянут все хозяйство - на гражданке и на фронте проявили себя с лучшей стороны...
........
Потери мы несли страшные, после одного сражения в сильный мороз привезли гору трупов высотой в три метра. Притом, они уже успели замерзнуть и некоторые лежали нагие... Подошел ближе и увидел: каждый второй – мой друг и приятель, каждый третий – интеллигентный парень. Наш полк был небольшой: несколько десятков солдат, большая половина – офицеры. Минный обстрел не прекращался, и если все прятались в землянках и траншеях, то я со своей командой должен был дежурить на своем складе горючего на случай пожара. Я уже так освоил полет мин, что по свисту отгадывал место падения. Мы сидели в окопе, и я говорил: наша, не наша.
........
Думал, думал и надумал учиться. В технический вуз экзамен мне не сдать: все забыл. В медицинский – долго учиться, да и нищенская зарплата. И пошел в юридический - сдал экзамены и стал студентом. Стипендия мизерная, нужда жала. правда, жала всех, и от этого было как будто легче. С огромными трудностями где-то в коридоре пристроили крошечную комнатушку, но была надежда когда-нибудь получить квартиру, так как старшая сестра стояла на очереди. Продали корову и стали откармливать свиней, чтобы как-то прожить большой семье.
........
Комиссия по распределению назначила меня в спецпрокуратуру - как фронтовика. Это где-то на Колыме, и работать надо было с заключенными, которым терять нечего. Я ворвался в кабинет, меня трясло. Четыре года я был под бомбежкой, пулями и снарядами. Остался жив, так вы хотите, чтобы меня бандиты задушили? Посылайте молодых, кто еще не нюхал пороха. Все оторопели и спрашивают: «Что же вы хотите»? «Адвокатуру». «Но в Свердловске и области мест нет» – отвечают мне. «Тогда куда угодно». Я был направлен в Читинскую область, а там – на стажировку к адвокату Грудинскому в Нерчинск – бывшее в те времена местом ссылки.
Познакомились, посидели, немного - в меру - выпили, и он мне поведал некоторые истины.
Ты умный парень, и запомни - умным адвокатом не надо быть, тебя никто не слушает, с тобой никто не считается, и ты никому не нужен. Если быдло приходит иногда, так они ровным счетом ничего не понимают. Вот Левка Пилявин умный, принципиальный и хороший адвокат. Ты думаешь ему хорошо? Милиция за ним следит, ОБХСС – еще больше, прокуратура и КГБ свирепствуют. Телефон у него прослушивается, письма вскрываются. Он больше болеет, чем работает, и влачит скудное существование. Говори что надо в суде - но не заговаривайся. Вот у меня сотни вырезок: что сказали Ленин, Сталин, Маркс, Энгельс, Ежов и вся остальная братия. Бери в любой процесс и цитируй. К месту, не к месту – не имеет значения. Во-первых, тебя никто не слушает, во-вторых, кто осмелится сказать, что Сталин или Дзержинский сказали не к месту, ведь это будет его последнее слово. Боже упаси, не трогай Троцкого, Рыкова, Бухарина, даже с плохой стороны. Тебя же не слушают, а потом докажи, что ты не осел.
........
С трудом я устроился в коллегию адвокатов вблизи от Свердловска. Евреи-адвокаты были лучшими в коллегии, и пользовались заслуженным авторитетом. Были, правда, старики-подхалимы, но они не делали погоду. Мне уже перевалило за 30, и я стал задумываться о семье, хотелось иметь детей. Беда была в том, что я был неравнодушен к красоте. Это мне и испортило жизнь.
........
Наступил 1971 год, и еврейская молодежь Свердловска зашевелилась. Среди них были активисты, выжидающие и внедренные - КГБ не дремлет. Среди активистов был и мой близкий родственник. Начались увольнения, запугивания и аресты. Ребята искали помощи, метались к адвокатам-евреям, но последние поняли, что с КГБ не воюют, и тут же умывали руки. Я тоже не лез ни в один процесс, не считая ребят надежными. Советовал им кое-что (какого русского адвоката взять, к кому обратиться), и тут же оказался на крючке у КГБ.
У меня душа еврейская, и я любил Израиль, до полуночи искал «Голос Израиля», но сионистом себя не считал и к отъезду не был готов, Без языка, в среднем возрасте, с малыми детьми, при моей профессии - мог ли я репатриироваться? Тем не менее, я был активным сочувствующим, и со всей семьей был на проводах своих родственников, где некоторые «активисты» усиленно щелкали фотоаппаратами.
........
Получил вызов, и с большими трудностями и скандалами прибыл с семьей в Израиль...
После ульпана получили амидаровскую квартиру, и в это время грянула война Йом Кипур. Пособие кончилось, работы нет (все на фронте), и жить не на что. Пошел продавать самовары, простыни, миксер – и на эти деньги купить продукты. Работал, где попало: белил квартиры, врезал замки, делал все виды ремонта. Наконец, устроился разнорабочим (с моим ивритом) на «махтишим». Опять проблема с именем: «Что это за «гойское» имя – Ефим, с сегодняшнего дня ты – Хаим» – заявил мне начальник цеха. Через полчаса я, находясь в середине длинного цеха, ему понадобился. И вот по цепочке – один другому - Хаим, Хаим, Хаим. Доходит до меня, и я тоже - Хаим, и раздается общий смех, ведь они не знают, что я только полчаса Хаим. Работал в три смены и в противогазе. Было нелегко.
Некоторые из нынешней волны считают, что 20 лет тому назад была абсорбция люкс. Для кого как, для меня – нет. Не было лишь проблем с квартирой, но была с работой – тех, кому больше 40, не принимали никуда, кроме частника. Или была возможность стать ацмаи - открыть свое дело. Пособия по безработице без отработанного стажа в те времена не было. Нас также не любили румыны и кварталы нищеты, коверкали машины с белыми номерами, и только говорили, что жили в палатках. В общем, закон отторжения действовал во все времена. Мы русского слова не слышали ни по телевизору, ни по радио. А иврит шел туго.
........
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел сказать...
