Вход Регистрация
ASHKELON.RU - Ашкелон | Израиль | Новости сегодня
четверг, 28 мартa 14:11


С нами Бунин

Субботнее утро я люблю начинать с особенной чашки кофе.

Изготовленная к юбилею английской королевы, с золотисто - желтым орнаментом на белой прозрачности фарфора, - она была куплена на передвижной ярмарке, которая ежегодно в конце лета останавливается на центральной площади, под памятником королю, заложившему город.

И потом дня три или четыре у гётебуржцев праздник.

Некоторые новые граждане приходят семьями, волоча за руки детей, и толкая впереди себя коляски.

Стихия разгульной какой-то вседозволенности витает над прилавками назойливо - вежливых продавцов, перекрикивающих друг друга под разноцветными, слегка обтрепанными и выцветшими флагами европейских стран.

- Покупайте! Хотите попробовать! Берите! Пробуйте!

Нельзя сказать, что мало покупают. Но пробуют от души.

Открытые баночки с английским джемом расходятся так быстро, что их не успевают менять.

Не залеживаются и мелко нарезанные кусочки сыровяленой итальянской колбасы, твердого датского сыра, и огромные маринованные греческие оливки, с воткнутыми в них зубочистками.

Сложнее с кусками французского мыла ручной выработки. Их просто нюхают и кладут на место.

Французы всегда умеют отличиться. За это их здесь, по-моему, недолюбливают.

Нынче утром на донышке кофейной чашки образовался удивительный рисунок, - профиль солидного мужчины с породистым лицом.

Я даже не рассмотрела, но как то сразу поняла, почувствовала: Бунин.

Точно такой, как на фотографии, сделанной в Нижнем Новгороде в 1901 году, где он сидит в кресле, в пол-оборота.

Костюм с жилетом. Стоечка накрахмаленного воротничка белоснежной рубашки над крупным узлом шелкового галстука.

Небольшая бородка, усы, - весь благость и благополучие.

Последнее время мы с ним почти не расстаемся.

Правда, иногда мешает председатель жилищного кооператива.

Так получилось. Сейчас расскажу. Все по порядку. И начну с председателя, чтобы поскорее от него отделаться.

На улице Восточного ветра, так красиво звучит мой адрес, наши с ним квартиры находятся по соседству, хоть и в разных подъездах. По задумке архитектора спальни примыкают к общей стене.

Получается, что спим мы как бы вместе: в одно и то же время, в одном пространстве, но нас разделяет капитальная (во всех смыслах) стена.

Свет выключаем, и упадаем в объятия Морфея.

Я-то точно упадаю, а как он спит - не знаю.

По утрам я слышу, как он встает, бормочет что то, кашляет, двигает мебель, и пропадает из моих мыслей и моей жизни до того самого момента, пока я опять не вспомню о нем.

Раньше я не задумывалась. Но, в связи с ежегодным собранием в подвале соседнего дома, опять увидела его, и все сложилось.

Накануне в дверную щель каждому забросили изданный в виде книжицы годовой отчет кооператива, с расчетами и описаниями затрат и прибыли.

Чтобы в обозначенный в приглашении день и час мы могли собраться в специальном помещении, украшенном к Рождеству в красные цвета: салфетки, шторы, красно-белые пластиковые столики - и обсудить итоги прожитого года, избрать руководство.

Всему сопутствует скрупулезная точность аудита, открытость и тактичность.

Вновь избранные члены правления встают и представляются, и не только ради того, чтобы размять кости или согреться, а из уважения к присутствующим, конечно.

Председатель - невысокого роста мужчина, с близко посаженными острыми глазками и бледной линией сухих губ уголками книзу, из той породы крепко сбитых людей, которым так не идет нелепый пушок на покатости черепа, - расставлял термосы с кофе и водой для чая между бумажными тарелочками, на которых были разложены булочка с изюмом и два печения «Пеппаркока».

(Обычно с корицей и имбирем, специально к Рождеству. Кока по-шведски - печенье).

Мне достались обе коки в форме свиньи (привет вегетарианцам.)

Мельком взглянув, он кивнул в знак приветствия, и тут же переключился на что-то другое, не придавая особого значения моему присутствию.

Я вообще не существовала в его мыслях.

В этом смысле его квартира, его спальня, и в самом деле были настоящей крепостью.

Не то, что моя.

Но ведь это только на время, пока я думаю о нем.

Мысли - как мостик, они соединяют.

А если перестать об этом думать, то и нет ничего.

Все остается на своих местах, и в своем пространстве, отделено и отгорожено.

Мысли заполняют сознание человека, как пустой сосуд.

И от него самого зависит, чем именно этот сосуд заполнится.

А значит наша жизнь - это то, что мы о ней думаем, и как представляем.

Чем лучше мысли, тем радостнее жизнь. И наоборот.

Но мы отвлеклись.

При чем тут Бунин?

Вот он возник сегодня утром на донышке кофейной чашки, в виде узнаваемого профиля.

Все не случайно. Надо уметь читать знаки Судьбы.

На днях опять выбрасывали из библиотеки книги, те, что не брали читать три года.

В этот раз ко мне переместился однотомник из Библиотеки Всемирной Литературы.

По дате входного штемпеля на обложке, я поняла, что прибыли мы в Швецию практически одновременно. И такая вот нам была уготована встреча.

- Бунин тоже об этом пишет, - слышу я голос за спиной, в то время как подрезаю полый стебель огромного цветка Амариллиса, который принес мне переводчик.

Он переводит Бунина. С русского, на котором тут его никто не читает, на шведский, на котором тоже вряд ли кто-то будет читать.

И он убежден, что нас с Буниным многое связывает.

С переводчиком у нас тоже много общего.

Например, костры.

Мои пионерские костры в летних лагерях, собиравшие счастливых советских детей, учившихся коллективному образу мышления (честное пионерское!), от чего потом пришлось долго и мучительно избавляться во взрослой жизни, переводя внутренние стрелки часов на индивидуальность и личное.

И его пасхальные костры во дворе, у огромного камня, на которых сжигали старые остовы рождественских елок, и всякий мусор, собиравшие вокруг себя жителей округи, детей - в основном, но и взрослые приходили тоже.

Эти костры горели одновременно в шведском Гётеборге, и в российском Калининграде. Впрочем, не российском, и Кёнигсберге, конечно, но это было тогда, в СССР.

И мы около этих костров: я в России, а он - в Швеции, глядя на влекущую стихию пламени, совсем не думали о Бунине.

Хотя все уже было прорисовано узором на донышке кофейной чашки.

И Бунин уже прошел темными аллеями к Нобелевской премии, убив не один десяток своих героев так легко появляющимися в текстах рассказов пистолетами разных калибров.

И в Королевской Академии Стокгольма прочитал ответную речь на любимом мною французском языке.

А мы и понятия не имели...

Амариллис занял свое место около Бетховена. Бетховен, конечно, выступил несколько вперед. Вот же характер!

Комната наполнилась выдохами красноротых цветов над зеленой свежестью листвы, очарованием алых бантиков на маленькой уютной елочке, таинственностью обещаний предрождественского времени.

Смахнув со стола крошки вчерашнего ужина, за которым говорили о Бунине, я открыла наугад и прочла «Легкое дыхание», а потом «Господин из Сан-Франциско».

И задохнулась от нахлынувших чувств.

Вдруг накатила всей своей безбрежностью, и внезапностью постижения, радость узнавания близкой души.

Это было наслаждение чтением, книгой, образом мысли, стилем письма, похожестью понимания жизни, и очарованности ею.

Каждая строка проникала прямо внутрь, открывая давно застывшую, закупоренную память сердца.

Это была встреча с Буниным.

Мы, наконец-то, встретились - таким вот удивительным способом: я словно окунулась в волны его гениальности, торопясь узнавать, еще и еще, не в силах остановиться.

И не хотелось думать о времени, но ведь вечером концерт.

Каждый раз ловлю себя на мысли, что душа не может уже насыщаться вторичностью в искусстве.

Так называемые юльконцерты (Юль, по-шведски - Рождество), в которых все повторяется: и шуточная импровизация с перепевами хора, и двое суетливых ведущих, обязательно мужчина и женщина, монотонно и долго рассказывающие со сцены бытовые анекдоты. Переполненный зал хохочет, одна я, похоже, сижу, поджав губы.

В этот раз ведущие превзошли себя.

Тенор (привет Гоголю и Ночи перед Рождеством) - располневший, высокий мужчина со светлыми гофрированными, давно не стриженными волосами, жидкими нитями сползающими ниже пояса в виде облезлого треугольника, задыхаясь, нервным шепотом, четко проговаривал в микрофон слова, временами переходя на крик, словно его оперируют без наркоза. Потом он приседал от недостатка воздуха в легких, и необходимости выдавить из себя остаток фразы в песне или арии.

Глаза, грубо подведенные черной краской, накладные ресницы.

Жилет не застегнут. Руки в татуировках.

Ноги обтянуты черным трико. Вдоль бедер свисают цепи.

Обут в белые кеды.

Изображая тремолу, он вибрировал всем телом, так что нависающий над трико живот раскачивался в замедленном режиме, не попадая в такт музыке.

Закончив это действо, под громкие аплодисменты публики, бежал обниматься с моложавой ведущей.

В это время она, с обнаженными татуированными руками и голыми покатыми плечами, приподняв подол длинного платья, неуклюже перемещалась на высоченных каблуках по сцене, убегала в сторону ёлки.

Но, как в доброй сказке, все закончилось хэппи-эндом: он настиг ее прямо под ёлкой, и они долго и страстно обнимались под несмолкающе аплодисменты публики.

Кроме ведущих был еще юный, не в меру энергичный дирижер, окончательно загнавший оркестр, так что Чайковский с Генделем практически проскакали друг за другом, спотыкаясь и кашляя, чуть не порасшибались на скаку...

Публика аплодировала.

Люди заплатили почти по сорок евро за эти кеды, эти катания живота, наклеенные ресницы, скачки Генделя...

И так не хотелось отвлекаться на этот концерт, и ни на что другое, не тратить больше ни единой минуты.

Только чувствовать это чудесное единение, эту радость творчества, это вспыхнувшее во мне пламя.

Едва-едва устанавливалась некая тайная связь, почти что игра в бисер, игра интеллекта, так заманчиво подхватывающего слово или строку, образ или движение, завладевая сознанием целиком и полностью. Не нарушить бы это блаженство.

За окнами неистово светило прорвавшее серость декабря холодное и яркое солнце. Ну, конечно же, никто кроме Тоу...

Хотелось читать и читать до беспамятства, наслаждаясь, задыхаясь от счастья. Как изголодавшийся у накрытого стола - обжираться до полного насыщения, до одурения...

В этот момент жизнь перестала существовать в виде преследовавших событий или проблем, все стало безразличным на фоне появившегося ощущения воссоединения души со своей половинкой.

Тайна открылась, обжигая нутро.

Так бывает только от сопричастности настоящему, тому что Над, Вне повседневности.

Я интуитивно нащупала живую канву жизни.

И с этого мгновения она стала осязаемой, зримой, осознанной, и, наполняла радостью, экономно выдавая каждое мгновение для творческого освящения своим особенным огнем.

И пламя разрасталось.

Огонь уже подхватывал от тлеющего уголька чьей-то судьбы разнообразие ее неповторимости, и раздувал яркостью собственного жара.

О, жар... Гори! Гори, же!

О, обещание, данное на рассвете...

Одинокая душа бессмертного писателя, словно малый уголек для общего огня.

Уже подкатывает, наступает легкой поступью вечности вселенский огонь, соединяющий нас.

А утром пошел мягкий и обильный снег, красиво укладываясь на перилах балкона, распахнув всей новизной и нетронутостью квадратный проем двора.

Но к обеду все развезло внезапным проливным дождем, так что оставленные кем-то следы у подъезда казались глубокими провалами в сырость рыхлого снега.

И слышно было, как стучат по подоконнику капли дождя, заполняя густоту навалившегося тумана, и расползающуюся тишину.

Улицы замерли. И по окнам поползли крабы раздутых бумажных звезд, с подсветкой изнутри, и выгнулись огоньками треугольники семисвечников.

Со звездами, допустим, все понятно.

Но что символизируют эти семь электрических свечей, изготовленные в Китае, я так не смогла выяснить, да и не стоит.

Во всяком случае, ничего общего с Ханукой, это точно.

Как и праздник Лючии 13 декабря - никакой связи с одноименной святой.

Девы с распущенными волосами, одетые в белые длинные рубахи, на головах короны со свечами, выходят из темноты, молитвенно сложив руки ладонями вместе, и поют известную итальянскую песню.

Все обязательно едят булочки с шафраном, в форме закрученной восьмерки, с изюминками в центре каждого круга.

Песня про Санта Лючию в свое время очень понравилась королеве, когда она была в Италии, вот и привезла ее домой, в Швецию, где теперь её поют на празднике.

А сами девы одеты так, чтобы в исторически минувшую, длинную и темную ночь, можно было спуститься в подвал и принести еду - потому и свечи в короне, а руки свободны.

Впрочем, в этом году Лючией был уже мальчик.

И это вызвало похвальную реакцию общества, отметившего, что организаторы идут в ногу со временем. Пол человека не должен мешать его развитию. Каждый может быть Лючией.

Мальчик, девочка - какая разница. Главное, чтобы человек был хороший. А корона и длинная белая рубаха всем найдется.

Свистнул телефон, оповещая о ненужном каком-то сообщении.

Возбудился кофейник, распространив по комнате аромат кофе...

И день занялся своим обычным делом - торжеством жизни.

Не заново, не с чистого листа, -
Но с ощущеньем нового пространства,
Дано мне время в знаке постоянства,
И слух, чтоб слышать, и слова, чтоб знать.
И если настигает снова мгла,
И, кажется, что все переиначит, -
Шепчу Ему заветные слова,
И чувствую, и радуюсь, и плачу.
И близко сердцу сладостный покой,
Сияет светом новая надежда,
И открывается мне мир иной:
Благословенной нежности безбрежность...

Лента новостей