Борис Вайнштейн в конспекте моей биографии (Окончание)

Начало и продолжение...

На фото (слева направо): академик Вайнштейн и профессор Звягин, Москва, 1980-е годы

Окончание воспоминаний Бориса Звягина, предоставленные нам его дочерью Бэллой.

...Возвращение в Москву существенно оживили мои связи с БК и сделали их более интенсивными. Нас объединяли не только наука и работа, но и чисто товарищеские и семейные отношения. Уже в марте 1963 г. теплой компанией в составе БК, БЗ, Гаррика Дистлера, Саши Бать, Виктора Дрица мы поехали кататься на лыжах в подмосковный дом отдыха \"Лесные Поляны\". Летом наша семья сняла дачу рядом с Вайнштейнами в Удельной по Казанской ж.д., где дочери наши, Белла и Оля, могли играть друг с другом целыми днями. Новый 1964 г. мы также в дружной компании встретили в нашей квартире, которую заодно и \"обмыли\".

Незабываемые впечатления остались от случаев совместно проведенного отдыха, и это заслуживает стать предметом самостоятельного освещения.

После отмены карточной системы в 1947 г. наступила особая пора, какой не было до войны и какая исчезла с распадом Советского Союза. Возникла возможность свободного перемещения по стране и посещения мест, о которых раньше можно было только мечтать. Став кандидатами наук, и получив некоторую финансовую самостоятельность, мы стремились всячески разнообразить свои отпуска новыми впечатлениями, отправляясь летом на море и в горы, зимой в дома отдыха, чтобы кататься на лыжах.

Так, в 1950 г. я поехал в сияющий солнечный Сухуми, где калился на пляже, пропитывался солью в бесконечных заплывах, пил из бочки красное вино, имел удивительные встречи со старыми университетскими товарищами (Сашей Кучеряевым и Виктором Гусевым, распределенными работать в таинственном атомном центре) и новыми знакомыми. На обратном пути к поезду в Сочи подошли Борис и Нина, переполненные счастьем от испытанной там самой лучшей поры своей совместной жизни.

С Борисом и Ниной связаны многие яркие моменты отпускных времен. Как-то мы решили навестить Сашу Кучеряева в Сухуми. На вокзале нас встречает милиция и хватает Бориса: \"Вот он фотографировал Бзыбский мост!\" (Борис тогда действительно увлекался киносъемкой). Пришлось оправдываться. В Сочи возвращались теплоходом \"Грузия\", интересно было наблюдать четко обозначенное на ровной поверхности моря перемещение дождевого фронта.

В 1953 г. было задумано провести отпуск в Крыму в составе: Борис, Гаррик Дистлер и я. То было необыкновенное мероприятие, отличавшееся нестандартными поступками, яркими впечатлениями, интересными встречами. Не дожидаясь автобуса, оставив вещи в камере хранения, мы прямо с привокзальной площади Симферополя на такси махнули в Феодосию. После трех дней в Коктебеле пожили в Евпатории, где встретили домочадцев Маршака, знакомых Гаррику. Вернувшись в Симферополь, забрали свои вещи из камеры хранения и наняли такси, чтобы вопреки обыкновенности поехать в Ялту через Ай-Петри. В качестве четвертого пассажира Гаррик уговорил поехать с нами некую девицу по имени Лига. По пути посетили фонтан в Бахчисарае и Чуфут-Кале (Борис потом всегда посмеивался, когда Гаррик, многократно рассказывая об этом, неизменно добавлял к названию Чуфут-Кале примечание \"пещерный город\").

В Ялте мы сунулись в гостиницу Южная. Гаррик долго охмурял администраторшу, потом, повернув к нам голову, зловещим шепотом процедил сквозь зубы: \"паспорта!\". Так, можно сказать единственный раз в жизни, мы на курорте устроились в нормальной гостинице. Она находилась у морского вокзала, и утром нас будили громкие объявления типа \"катер Голубка отправляется рейсом Ялта-Алупка\".

Мы дрейфовали по всему побережью от Алушты до Байдарских ворот и каждый день планировали, где будем купаться, обедать, смотреть кино и т. д. Вокруг нас возникали временные коллективы из знакомых и присоединившихся лиц, привлекаемых редкостным обаянием незаурядной личности Бориса, темпераментом и живым характером Гаррика.

Те же факторы действовали и во всех других случаях, происходивших в разные годы в Мисхоре, Гаграх (облюбованных Гарриком, из-за чего Борис прозвал его \"Гагриком\") и других местах.

Особую часть наших биографий составляют времена, проведенные нами зимой в домах отдыха. Они предоставляли нам замечательную возможность и радость катания на лыжах по интереснейшим местам Подмосковья и Валдая. В \"Лесных Полянах\", \"Мозжинке\", пансионате \"Звенигородском\", \"Чайковском\" мы \"катали\" своих детей, и испытанные ими приключения и впечатления должны остаться в их памяти и, надеюсь, сблизили их на всю жизнь. В ряде случаев мы в домах отдыха собирались компаниями людей, связанных дружественными и трудовыми отношениями.

В них входили Лев Шувалов, Коля Киселев, Саша Бать, Гаррик Дистлер, Виктор Дриц, близкие соратники Бориса Галя Тищенко, Рената Каюшина, сотрудники ИКАН, ГИН, ФИАН, ИГЕМ и завсегдатаев дома отдыха из других мест. В обстановке дома отдыха Борис Вайнштейн переставал быть директором, академиком, становился просто товарищем, интересным, доброжелательным, общительным и лидером только в силу своих личностных качеств.

В общении с детьми и взрослыми он допускал озорство и мальчишество. Мог спрятаться в шкафу, играть в снежки, разжигать костры, перед возвращением домой подложить в чемодан приятелю (мне или Гаррику) кирпич или полено и т. д. То, что он директор, можно было почувствовать, когда в конце срока он вызывал из института микроавтобус, чтобы развезти сотрудников по домам.

Лично мне дорога еще одна сторона наших взаимоотношений. Борис Вайнштейн сыграл катализирующую роль в моем увлечении музыкой. Музыка не только наполнила мою жизнь новым интересом и содержанием, но и стала поддержкой и утешением в трудные времена. Это с ним я ходил в Первый кинотеатр на \"Сто мужчин и одна девушка\" и \"\'Большой вальс\".

Первый фильм представил лучшие образцы оркестровой музыки в исполнении легендарного Филадельфийского оркестра под управлением необыкновенно одухотворенного Леопольда Стоковского. До сих пор в моей голове слышится неповторимо слитное звучание единым организмом финала пятой симфонии Чайковского, вступления к третьему акту \"Лоэнгрин\", второй рапсодии Листа, Ракочи-марша Берлиоза, \"Аллилуйя\" Моцарта с пением Дины Дурбин. Второй фильм увековечил редчайший талант Милицы Корьюс. В ее исполнении на патефонной пластинке в доме Бориса мы также слушали совсем необычную трактовку \"Соловья\" Алябьева. Мы ее \"крутили\" и в эшелоне по пути в Челябинск. С Борисом мы прослушали все концерты ГСО под управлением Натана Рахлина в Свердловске.

Борис был очень музыкален, имел хороший слух и память. Но со своей естественной натурой, чуждый фальши и показухи, он четко различал музыку яркую с собственным лицом и формально звучащую, надуманную, которую он обозначал выражением \"идет и идет\". Он мог уделять музыке внимание лишь \"постольку-поскольку\", так как целиком посвятил себя собственному творческому процессу.

Я же много своих душевных сил посвятил коллекционированию музыкальных грамзаписей. Однажды, еще до войны, мне довелось заночевать у нашего университетского товарища Ильи Франкфурта (он жил один, так как его родители были репрессированы, а за недели две до начала войны \"исчез\" и сам Илья).

У него я увидел наборы патефонных пластинок с записями 6-ой симфонии Чайковского под управлением Б.Э. Хайкина и 2-ой рапсодии Листа под управлением Л. Стоковского. Идея, что так просто можно иметь у себя дома Великую музыку, поразила мое воображение. Потом, уже в Ашхабаде, в мрачные дни военного времени у меня возникла мечта осуществить эту идею, когда установится нормальная жизнь. Собирать пластинки я начал в 1950 г. после зачисления во ВСЕГЕИ, купив \"жигу и куранту Баха\" в исполнении И. Менухина, \"интродукцию и рондо-капричиозо Сен-Санса\" в исполнении Д. Ойстраха.

К моему увлечению Борис относился с пониманием и весьма сочувственно. Я всегда буду помнить, что это от него я получил свою первую \"западную\" долгоиграющую пластинку с пятой симфонией Бетховена и дирижером Отто Клемперером. Первый компьютерщик в кристаллографии Рэй Пепинский подарил ему октет Шуберта, и Борис незамедлительно отдал его мне.

В 1960 г., когда я впервые попал в заграницу на кристаллографический конгресс в Англии, он с явным удовольствием добавил к моим скудным авуарам (к тому же уже истраченным на подарки) один фунт, и вместе с ним мы купили на Оксфорд Стрит в магазине \"с собачкой, слушающей голос своего хозяина\" облюбованную после колебаний в течение двух недель пластинку - скрипичные концерты Мендельсона и Прокофьева в исполнении Яши Хейфеца и Бостонского оркестра, произведшую затем фурор в кругах коллекционеров и музыкантов консерватории Ленинграда.

Однажды я упомянул об отрывках мюзикла \"Скрипач на крыше\", и он неожиданно привозит для меня из Италии всю оперу, особенно ценную тем, что скрипичную партию вел там Исаак Стерн. Одно время у меня был \"музыкальный обмен\" с переводчиком моей книги Саймоном Лайзом из Австралии. Тот как-то пожелал в обмен на пластинки медный самовар. Борис нашел у себя на чердаке старый никелированный тульский самоварчик и отдал его мне с тем, чтобы я попытался отполировать его от никеля и послал Лайзу. После обработки в мастерской возле Серпуховки самовар засиял огненным светом. От Лайза я получил 4 посылки с тогда весьма желанными пластинками, но до сих пор жалею, что воспользовался щедростью Бориса и лишил его такого ценного предмета.

На этих примерах сказывается замечательная черта характера Бориса Вайнштейна. Он воспринимал, как личное достижение, сделать что-либо для других- то, что другим не под силу. Радость другого становилась его собственной радостью, становилась источником такого же удовлетворения, какое получал от научных решений и достижений. Он имел все основания гордиться тем, что содействовал первой в моей жизни зарубежной поездке в качестве \"научного\" туриста на 5-ый Кристаллографический конгресс в Англии в 1960 г. и 6-ой - в Италии в 1963 г.

В 1978 г. он решительно послал меня вместо себя в Канаду делегатом на конгресс по электронной микроскопии и тем самым вписал в мою биографию совершенно особую страницу и незабываемые впечатления. Таким же образом он щедро делился предоставленным ему природой богатством со многими, с кем он общался и сотрудничал.

Подводя итог, могу заключить, что, как никто другой из известных мне не понаслышке людей, Борис Вайнштейн останется в благодарной памяти своих близких и соратников. Для меня же он представляет драгоценную часть моей собственной жизни.

В своем повествовании я счел нужным попутно назвать ряд лиц, живущих в моей памяти, и тем самым отдать им должное в той мере, в какой это возможно, когда главное внимание уделяется такой выдающейся личности, какой является Борис Константинович Вайнштейн.

Москва, 7 июля 1998 г.