Вход Регистрация
ASHKELON.RU - Ашкелон | Израиль | Новости сегодня
четверг, 28 мартa 14:36


Сибелиус, и немного нервно

Недавно умерший нацистский преступник Морис Попон и его адвокат даже представить себе не могли, как часто их будут вспоминать в какой-то маленькой двухкомнатной квартирке.

Адвокат собирает в горсть невидимые аргументы, и резко выставляет их, выбрасывая руку в сторону судьи.

Камера наезжает. На судье серый костюм и серый в крапинку галстук. Он украдкой поглядывал на часы…

Сразу же за речью адвоката записан старый французский фильм о любви Марии Каллас и Онассиса, который мне очень нравится.

Так что, каждый раз, как только я собираюсь посмотреть фильм, выскакивает адвокат и выбрасывает аргументы, а судья тайком поглядывает на часы. И никуда от них не денешься...

Они, как обычно, балагурили перед фильмом, когда зазвонил телефон.

- Приходи в 4 часа, я для тебя поиграю.

По городу афиши, он - музыкант.
Он идеально слышит, такой талант...
А я его встречаю ночным звонком,
И угощаю чаем, да с молоком,
И слушаю, зевая, как он устал,
Что завтра он играет, и что играл...

Натягивая серый, крупной вязки, основательно выношенный свитер, я думала, что мое присутствие в восьмом ряду в холодном и пустом костеле во время твоих репетиций придает им желаемую осмысленность, и эта преданность, это постоянство необходимы творческому процессу, даже если меня там нет.

Мелкий и теплый дождь встретил прямо у двери.

Не люблю зонты: они отделяют от пространства, от неба, от бесконечности.

Природа так искренне взаимодействует с нами при помощи своих знаков, что нужно просто научиться их понимать. Вот и сегодняшний ласковый дождь - всего лишь благословение.

Ты, как обычно, курил, ожидая меня у служебного входа.

Крупная, сутулая фигура с крепко посаженной большой кудрявой головой - часть лепнины с фасада костела, нечаянно отвалившаяся, и зажившая своей жизнью. Гений места, не умеющий распорядиться ураганом, разрывающими твои внутренние границы.

Выдохнул прямо в лицо сладковатым запахом перегара. Ну, что ты, я не пьян...

Черная синтетическая рубашка сжалась в неровные складки у подбородка, и тут же расправилась, едва ты отпустил меня.

- Я правда рад. Пойдем же, кое-что покажу.

В тусклом освещении алтарного проема скалится всеми своими пожелтевшими клавишами старинный орган.

Рядом с ним ты выглядишь иначе, как-то величественнее, значимее, великолепнее. Вы созданы друг для друга.

Прошло немало времени, пока я по-настоящему поверила в это, и перестала сомневаться в приоритетах твоих ценностей. Ни кто другой - только он.

А я - всего лишь катализатор чувств, которые ты вкладываешь в музыку, притрагиваясь к органу, как к ребенку, или, словно смахивая невидимую пыль, или поглаживая его. Я нужна для того, чтобы ты ощущал заложенную в тебе любовь.

- Видишь, он болен, серьезно болен, возможно, мне придется отменить концерт.

Дрогнули плечи, словно сопротивляясь высказанной мысли, и, единым движением невидимый художник нарисовал крупным мазком полукруг спины, в то время как ты, скользящим движением, уселся на скамью к инструменту.

Будто пробуя, легонько взял первые звуки, переключил рычажки реестров, и, с нарастающим темпом и страстью, вдруг заиграл: разом, всеми возможными движениями рук и ног, по клавишам и педалям, слившись в единое целое - прекрасноликое чудовище великолепной музыки.

И, заполняя все вокруг, без возможности дышать, выравнивая глубоко внутри что то нестройное:

Музыка, музыка, звуки очнулись.
Тени застывшие плавно качнулись.
И, погружаясь в вечерний покой,
Катятся звуки волшебной рекой.

Вот берега уже дальше и выше,
Вот уже музыку вижу и слышу,
Чувствую сильный прилив духоты,-
Ты — это музыка,
Музыка — ты!
Мир мой, покой мой, не все ли едино, -
Мне эта музыка необходима!
Я уже таю в ладонях твоих,
Чувствуя нежную музыку их...

Между нами качнулось и поплыло молчаливое понимание. Нам постоянно необходимо чувствовать присутствие друг друга. Это происходит и на уровне касаний: мыслями, кожей, всем существом.

А когда меня нет рядом, ты звонишь, и слушаешь мой голос.

В тебе столько потребности и желания любить, что это выплескивается наружу, и я понимаю, что не меня любит музыкант, просто я нужна ему для поддержания этого градуса своей необыкновенной, волшебной любви.

И ты, в свою очередь, разжигаешь во мне пламя, наполняя жизнь смыслом, и страстным желанием гореть.

Мы существуем именно затем, чтобы постигать любовь.

И она, любовь, определяет правила.

Зеркало над клавиатурой уставилось на меня твоим взглядом.

- Зачем это зеркало? Как в машине.

- Органист следит во время службы, когда вступать...

И двумя пальцами поочередно проиграл - «а-минь».

- Все. Перерыв. Пойдем пить чай.

В комнате для переодевания по столу разбросаны ноты.

- Букстехуде, - говоришь ты, ласково поглаживая их, - нашел в Германии.

Мы ничего не делали, просто лежали и все. А это пол ходил ходуном, и свечи подпрыгивали, и шатались, как ненормальные...

Развешенные по стенам накидки священников, готовы были тот час же сорваться с мест, и растерзать нас, будь их воля...

Яркое пятно на потолке.

Стукнула дверь, это пришел настройщик.

И, вместе с ним в костел ворвалась стайка громкогласых детей, осевших на верхнем ярусе хоров.

- Уходите, сейчас нельзя, потом придёте...

И тут же, словно в продолжение: Надо отменить концерт, пойдем на крыльцо, курить очень хочется.

- Лучше в кафе, выпьем чего-нибудь.

Мы садимся на мокрые пластиковые стулья.

Я вижу, как на твой покатый лоб набегает неожиданная череда морщинок, когда ты хмуришься, ругая теплое пиво.

- А знаешь, покручивая стакан, говоришь ты, - я понимаю твое одиночество: Ты как солнце – притягиваешь, и обжигаешь, - если кто-то посмеет приблизится.

Тебе ни в коем случае нельзя приближаться к людям… Твое лицо похоже на изображение символа света, тепла и благополучия - солнца у древних византийцев: с глазами, носом, и ртом… Ты прекрасна – но так далека…

Случайная муха назойливо фальшивит звенящей струной, создавая фон.

Мы молчим. Ты напряженно и жадно куришь. Какая-то тайна мучительным грузом повисла в твоей глубине.

А по дороге к такси я прощаюсь с нелепостью наших встреч, которые на сегодняшний день и есть моя жизнь, о чем я могу говорить только с тобой. И от этого становится грустно.

Ты, недоумевая, вглядываешься: «Но почему все в прошлом?\"

И я уже знаю, что сейчас ты возьмешь меня за руку, и так мы будем идти долго - долго, и нежно простимся, до скорого... Пока...

Пока я (не понятно уже от кого), узнаю, что «...Вообще-то он недавно женился на той нескладной каланче в чудовищных нарядах, которая вела его концерты...»

И однажды, когда ты появишься в дверях с бутылкой портвейна, совсем уже пьяный, выпалю: «Так ты женат?»

И ты ответишь запросто, словно все не имеет значения: \"Ну, должен же кто-то стирать мои рубашки\".

А потом еще долго будешь звонить по ночам, уверяя, что необходимо просто слышать мой голос, пока, наконец, и номер перепутаешь, и кто-то там на другом конце будет ругать, уверяя, что она здесь не живет, и вообще, почему так поздно звоните... Но ты же дозвонился, дозвонился, все-таки...

По утрам я смотрю на Триумфальную арку, и пытаюсь примерить свой день к той торжественности и распахнутости, которые предваряют надежду.

Эту фотографию прислал мне друг из Парижа, он сделал ее из окна своей квартиры.

А из моего окна виден только кусочек серого подъезда соседнего дома, и квадрат двора, который вечно заполнен воющим, как собака, ветром.

Но на арку смотреть приятнее.

В галерее художественного музея сегодня вернисаж. Какие-то вычурно одетые люди хаотически перемещаются с бокалами, забыв, зачем пришли - богема.

Я разговариваю с Элизабет, и краем глаза вижу знакомого актера, он в компании чудаковатой дамы, которая не сводит с него глаз. Да и он пожирает ее взглядом.

От странных их касаний, переглядываний с подбрасыванием брови, перемигиваний, и подергиваний плечами веет чем-то таинственным, и становится заразительно тепло на сердце, словно вот-вот настигнет, (и это уже ощущается всем существом), то самое чувство взаимного наслаждения, которое овладело ими.

Я предчувствую твое появление, я знаю, что ты уже есть, ты где-то рядом...

То, что я вам сейчас скажу - совсем не ново, и сразу же вызовет воспоминания.

Все наши встречи изначально происходят в сознании, на уровне души.

То есть души встречаются где-то там, и подготавливают нам встречу в реальности.

А потом мы как бы узнаем друг друга. И это похоже на удар молнии.

Вдруг почуять запах, голос, тепло ладони, желание соединиться...

Но кто готовит наши расставания? Кто пишет за меня стихами?

Узнавание прекрасно, ведь в пути
Наши души к встрече непременной,
И уже меж ними ток обменный,
Что б потом телами обрести...
В будущем, за поворотом дня,
Там, где время вычеркнуто ныне,
Где холодной змейкой память стынет,
Ощущеньем боли для меня,
Одиночеством, желаньем выть,
Оказаться с морем сопряженной,
Радуясь душою обнаженной
Горизонту, и свободе плыть...
Проживая эту жизнь с нуля,
Познавая новые глубины,-
Самой главной тайны для меня:
Где моя душа с твоей едины.

Мы стоим у огромного круга в позолоченной раме, у меня в руках тарелка с желтыми сырами. Официант поднимает высоко над головой поднос с бокалами шампанского. Вокруг голоса, шутки, смех...

Ты подошел так просто, (все самое лучшее случается неожиданно), как будто мы знакомы много лет. Нас представили.

- Вы француз?

- Да.

Наклонился к самому уху: «Вы постоянно бываете в офисе?»

Разумеется, это не просто вопрос. Каким-то внутренним чутьем я понимаю, что тебе нужен мой телефон.

Актер уже в объятиях гитары, он, закрыв глаза, медленно и надрывно умирает в тоске романса.

Я беру у Элизабет фотоаппарат, и делаю несколько снимков. Мне нужно поймать тебя в кадр, узнать, увидеть, но не глядя в упор. Это игра.

Опускаю камеру, - ты смотришь на меня.

-У вас есть машина? - Да. Вас довезти? - Буду признательна. Скажите мне, когда нам уходить.- Минут через десять.

Откуда это ощущение внутренней свободы, и знание, что домой меня везти совсем не хочется?

У вас еще есть время?

- Конечно.

-Тогда поедем на море.

Мы сидим за столиком так близко, что я слышу твое дыхание... Начинается дождь. В этом буйстве стихии влажная ласка согревает в ладонях теплую нежность.

Ты поворачиваешь мою руку: Теперь здесь расскажи.
- Что именно?

- Почему ты одна?

Не правда ли, - все это уже было, дежа вю, все так знакомо, словно мы много лет вместе.

Ты поглаживаешь камешек \"тигриного глаза\" в моем тонком серебряном кольце.

- Мы еще увидимся как-нибудь?

- Если захочешь.

- Я хочу.

Легкое, словно бабочка, касание щекой к щеке . - Пока.

Пока я буду думать о тебе, и знать, что ты есть в моей жизни. И радоваться этому чувству, и боятся его, ощущая, как рвется наружу нарастающее желание, придающее особенную окраску ускоряющемуся времени.

И, непонятно уже от кого, узнаю, что \"...вообще-то он недавно женился, на своей секретарше, и увез ее во Францию\".

Вероятно, у тебя там накопилось много грязных рубашек...

День проходит под знаком неразрешенных вопросов.

А вечер наматывает блестящие узелки звезд на короткой и редкой вуали, укрывающей от незащищенности, глубокой темноты, пронзительной бездны.

При входе в концертный зал табличка с информацией, что всем, у кого есть абонемент, после концерта подарят банку для кофе.

У меня как раз абонемент, и место в восьмом ряду. (А где же ещё!).

Зал заполнен до отказа. Постепенно смолкает прелюдия шепота и гула, оставляя торжествовать музыку.

На кончиках пальцев у пианиста музыка.

Рукавом черной рубашки он вытирает пот со лба, и ударяет по клавишам, и подхватывает звуки, выбрасывает их вверх, красиво взмахивая в воздухе тонкой голубоватой кистью, словно закругляя на взлёте, и прочерчивает вдруг пунктир короткими острыми нотками.

Сибелиус, и немного нервно.

Дирижер распоряжается своим хозяйством: выжимает и встряхивает намокшие и прилипающие к рукам аккорды.

Он пульсирует в такт набежавшей волне, и падает, окунаясь в нее, и взлетает, словно птица, отдавшись полету, неистово, всечасно.

Это напряжение захватывает, я хорошо его знаю.

Ты любил касаться меня, (от каждого прикосновения ток по коже),и знал, что это позволено, и даже более того, желанно, (сжимается что то внутри живота, и обнажается трепетная дрожь), - и это вызывало в тебе порыв.

Кусочек шеи почти у края воротничка, и небольшой бугорок на сутулой спине.

Такой знакомый ...

- Вы это выдумали, или все было на самом деле?

- Странный вопрос. Я не знаю. Это все существует в моем сознании.

Если спросить человека, который слышит голоса - реальны они? Или нет? Он удивится: конечно реальны, реальнее не бывает.

А кто может знать наверняка? Кто знает истину?

Все что вы видите во мне - ваше, а то, что я вижу в вас - мое.

И все, что мы видим в этот момент, чувствуем, слышим — это и есть действительность, та жизнь, которая воспроизводится сознанием.

Дверь в ванную лучше не открывать, там царят розовые лилии. (Там еще много бутонов должно распустится, кстати...)

- Воняют, как навоз, - констатировал переводчик, когда принес их, но я потом это понял, после того, как купил. Теперь вот впечатление, как в конюшне.

Попытки сосуществования в одном пространстве жилой комнаты не удались сразу же.

- Хотите, я выкину их по дороге? Положите в тот же пакет, и я захвачу.

- Нет, это же цветы!

- Может, на балкон поставить?

На балконе царил дождь, всем своим холодным и серым величием драматической февральской погоды…

И когда на утро я понесла выбрасывать картонные и пластиковые коробки, то ветер поучаствовал в этом действии: выхватил их у меня из рук, и разбросал по двору, перекатывая, как трескучие погремушки, так что пришлось бегать, поднимать и засовывать обратно, в те же пустые пакеты. А он хохотал, подвывая.

И днем, когда в такой же холодно серой усталости я возвращалась домой, рядом со мной в трамвае чинно восседал коротко стриженный, низкого роста старик - араб. Он методично, и с достоинством достал из сумки, и стал показательно - медленно жевать воняющий селедкой банан.

Если отталкиваться от Джона Донна, с его «По ком звонит колокол», - то совершенно очевидно, что \"Никто из людей - не остров, все мы - общий материк...\", ну, и так далее.

А значит, мы с этим арабом имеем изначально общую платформу.

Получается, что у нас на глубинном уровне единая духовная связь, которая порождает способность понимать и чувствовать: что творится с самим собой, или с ближним. Постичь это возможно только путем личного опыта.

Внешне мы отделяемся (отличаемся) одеждой, привычками, цветом кожи, глаз, образом жизни, и формой тела... Но, в сущности, наши души составляют общий океан, на невидимом уровне.

Вроде как колодцы прорыты к общему ( единому) небу от общей ( единой) воды.

Почему то не хотелось быть одним целым с этим арабом, который есть банан, воняющий селедкой.

С переводчиком как-то приятнее чувствовать эту невидимую связь.

У нас с ним много общего: очевидно, наши колодцы рядом, и он не ест в трамваях.

Но у араба, может быть, нет никого, кто ждал бы его к ужину, и кому он мог бы приносить вонючие цветы.

Вот он и наслаждается селедочным бананом в случайном обществе.

Все равно, мы - единое целое, мы народ одного королевства: и я, и переводчик, и араб...

И созданы, чтобы постигать любовь.

Любовь — это способ мыслить.

Как музыка для музыкантов.

И ее появление напрямую зависит от внутренней потребности, и желания видеть мир иначе, творить, восторгаться, гореть, - то есть постигать любовь.

А для того, чтобы все это появилось, - и нужен кто то другой. Тот, кто способен вызвать эти чувства.

И прелесть состоит в возможности общения с духовно близким человеком.

И он появляется именно тогда, когда душа опустошена, и требует наполнения новыми силами, новой энергией, новой химической составляющей для переплавки боли в радость, зла в добро, и повседневности в созидание, то есть, когда в человеке созревает потребность любить.

Он появляется на самом пике ожидания, когда кажется, что нет больше сил, и когда вот-вот настигнет отчаяние.

Именно тогда (судьбой, Богом, жизнью...) даруется настоящая встреча.

Это приходит по внутренним часам, и никак иначе.

Это заложено в самом сознании, и желании жить.

В ощущении глубоко внутри себя неистовой потребности любви.

Пускай я приближусь к заветной черте,
Пройдя испытания славой,
Останусь сухой в замутненной воде,
Не зная с кем плыть, и как плавать...
Но только вовеки, и пуще всего
Даруй мне признание друга.
Поскольку затем и послал мне его,
Что есть завершенность у круга.
И есть бесконечность движения для
Сознания жизни и чуда.
Так, чтобы воскреснуть,
Сын Божий распят,
И жертвою избран Иуда.
И, если я знаю теперь для чего,-
Не легче страдания, все же:
Есть много печали в познании, но, -
Тем дар этой жизни дороже.

Лента новостей